— У меня есть носовой платок.

— Платок не подойдет, — отверг Сашка и начал раздеваться. Он быстро стащил с себя майку. — У нас в доме холодно, я буду в рубашке спать.

Винтовку спрятали в канаве, недалеко от дороги. Сверху засыпали сухими листьями и пожухлой травой, а на другой стороне дороги Сашка воткнул кол, чтобы иметь надежный ориентир.

Опять стал накрапывать дождь, подул ветер, и ребята ускорили шаг. У Сашки в сапогах хлюпала вода, но он решил не переобуваться. С мокрой портянкой сапог не натянешь.

Вот и колхозная конюшня. Деревянные ворота были раскрыты настежь, и внутри в сумеречной тишине слышался стук копыт по дощатому настилу. Ребята немедленно остановились. Не успели они обменяться и двумя словами, как в темном проеме показалась сутулая фигура Липатыча. На поводу он вел колхозную лошадь Зорьку. Зорьку не взяли в эвакуацию, у нее болела нога — и сейчас было видно, как она припадает.

— Ногу мы тебе в два счета вылечим, а там, глядишь, и шарабан добудем, — скороговоркой частил Липатыч.

Мимо с вязанкой дров проходила Громыхалина Фрося. Увидев Липатыча, тяжело плюхнула вязанку на землю.

— Не дело ты задумал, Липат Липатыч. Рано начинаешь колхозным добром распоряжаться. В колхозе ты не работал, и твоего здесь ничего нет. Оставил бы лучше кобылу.

— Моего, говоришь, нет, — ощерился Липатыч. — Ты, баба, помолчи, не наводи на грех. Мужик-то у тебя знаю где.

— Я промолчу, другие скажут.

У Сашки от бешенства помутилось в глазах. Держа Лиду за руку, он решительно шагнул вперед. Ему не так уж было жалко Зорьку — для победы эта лошадь не так уж важна — ребята не могли примириться с тем, что Липатыч среди бела дня уводит колхозную лошадь и никто ему не препятствует. Должна же быть справедливость на свете. Ведь что получается? Всеми презираемый мужик, которому и кличка-то была «лодырь» и «кот», становится полновластным хозяином деревни. Нет, так не пойдет. Не он устанавливал здесь законы, не ему их и отменять.

— Поставь лошадь на место! — крикнул Сашка и схватился за узду выше руки Липатыча. Вгорячах он даже выругался, хотя получилось у него это не очень внушительно. На мужика ругань не произвела никакого впечатления.

— Это что еще за указчик нашелся? — Липатыч, будто шутя, норовил поймать Сашку за шиворот.

— Не трогай, подлюга, — орал Сашка и тянул повод к себе.

— Не забывайтесь, гражданин, — вступилась за него Лида. — Вам никто не позволит расхищать народное достояние. Вы будете отвечать перед советским законом.

— Где он, твой закон-то? — оскалился Липатыч и, отпихнув Сашку, шагнул к Лиде. — От твоего закона вот что осталось!

Схватившись за штаны, Липатыч сделал такой неприличный жест, что Сашка, уже ни о чем не думая, стремительно развернулся и, вкладывая в руку всю тяжесть тела, свирепо шлепнул Липатыча в коричневое волосатое ухо. Видно, уроки бокса в районном доме пионеров пошли ему на пользу. Оглушенный Липатыч оказался под ногами лошади. Сашка тут же перехватил повод, повернул Зорьку боком и занял оборону.

— Не подходи, убью, — на всякий случай пригрозил он.

Но Липатыч и не думал вступать в драку, и спасенная Зорька была водворена на свое законное место. При этом Сашка проявил совершенно несвойственную ему хозяйственность. Он тщательно запер стойло, затем аккуратно закрыл ворога и засунул в накладку дубовый клин.

Этот вечер Сашка провел у Лиды. Он принес из поленницы дров, затопил печку, они разделись и стали сушить одежду. Свой серый жакет Лида повесила на гвоздик, оставшись в одном платье с короткими рукавами. Кроме этого жакета, теплых вещей у нее не было. Разве могла она знать, уезжая на каникулы, что останется здесь до глубокой осени.

— В чем ты будешь зимой ходить? — спросил Сашка.

— Не знаю.

— У бабки ведь что-нибудь осталось?

— Бабушкины вещи после смерти раздали соседям. Такой здесь обычай.

— Ладно, что-нибудь сделаем, — пообещал Сашка.

Когда дрова разгорелись, открыли дверку пошире и сели поближе к огню. На низенькой скамеечке вдвоем было тесно. Сашка, приспосабливаясь поудобнее, вертелся и так и эдак, но левую руку все равно некуда было девать, и тогда он сунул ее за спину и обнял Лиду. И больше уже не шевелился. Так сидели долго.

— Ты не боишься одна? — вполголоса спросил Сашка.

— Привыкла.

Было очень тихо, только дрова потрескивали, бросая багровые отсветы на бревенчатую стену. Сашка не знал, о чем еще можно поговорить. У него вдруг пересохло в горле и стало трудно дышать. Лида слегка отстранилась и сказала:

— Мама ничего не пишет. Говорят, немцы окружили Ленинград. Что там дома, даже представить не могу.

— Отгонят, — уверил Сашка. — Вот погоди, наши соберутся с силой да как дадут.

— Мама у меня хорошая, — продолжала Лида. — Только беспокойная очень. Все еще маленькой меня считает.

— Все они такие, — поддержал Сашка. — Моя каждый день ругается, боится, что я на мине подорвусь. А я все места знаю, где мины стоят.

— Я тоже знаю, — сказала Лида. — Минеры в нашем доме жили.

Дверь в соседнюю комнату была открыта, чтобы проходило тепло, и они увидели, как окна залило бледным мерцающим светом. Половик превратился в голубоватую лунную дорожку. Они прошли по этой дорожке и стали глядеть в окно. На темном небе висели две осветительные ракеты. Ветер гнал их к деревне, и они, медленно снижаясь, теряли яркость.

— У Куняевского пруда упадут, — предположил Сашка. — Надо утром сбегать туда, может, парашюты найдем.

У Лиды в глубине широко раскрытых глаз плыли изумрудные капельки.

— У тебя глаза горят, как у кошки. — Сашка потянулся к ней, обнял за шею и привлек к себе.

— Уже поздно, — прошептала Лида. — Иди домой, тебя мать искать будет.

— Ну да, а кто полезет на чердак трубу закрывать?

Говоря это, он, едва касаясь пальцами, гладил ей шею, потом совсем осмелел и прижался губами к ее волосам. Лида глубоко вздохнула и сразу же улыбнулась. Они все еще стояли у окна, хотя ракеты уже погасли и только было видно, как качаются под окном ветки сирени с высохшими несорванными цветами. Лида сказала:

— Помнишь, ты жалел, что я не мальчишка?

— Мало ли что. Да и когда это было.

— Совсем недавно. А как с тех пор все изменилось. Иногда мне кажется, что война идет уже целую вечность.

— Это потому, что наши отступают. А как начнут наступать, сразу другое дело будет.

— И ты тоже изменился.

Сашке нравился этот неторопливый разговор, ему казалось, что он будет бесконечно стоять вот так и